Светлой памятью и добрым словом

Продолжение.

Мне порой приходилось слышать какой-то негатив, недоброжелательность в адрес отца Эдика — Сигизмунда. Об этом говорили родственники, слышал я это от друзей Эдика. Но вот что я услышал от Эдика…
С первых дней войны его отец оказался в действующей армии под Москвой. Битва там — одна из самых трагических и драматических страниц в истории Великой Отечественной войны. В одной из повестей Эдик опишет фронтовой эпизод, рассказанный отцом: «Их батальон попадёт на минное поле, будет смертельно ранен командир. Все растерялись, стали… Что делать? И вот отец снимет с себя шинель, шапку и, рискуя жизнью, пойдёт по минному полю. Поднимет на плечо командира и вынесет». Отец потом будет работать в школе, где обучались будущие командиры Войска Польского. Там учился молодой курсант, в будущем маршал и президент Польши Войцех Ярузельский. На одной из страниц мемуаров маршала Константина Рокоссовского есть фамилия Ярошевич. Да, это тот самый Ярошевич, который был активным организатором Войска Польского и впоследствии его участником.
В 1943 году, когда немцы потерпели поражение под Сталинградом, а потом и на Курской дуге, наша армия перешла в наступление. На отдельных участках фронта немцы не то что отступали, а кинулись в бегство. Их командование решило во что бы то ни стало остановить наступление нашей армии. По берегу Днепра был построен оборонительный вал. А чтобы более надёжное было укрепление, впереди этого вала решили поставить живую силу… наших мирных граждан. В 1944 году, в марте месяце, в урочище Озаричи (ныне Калинковичский район Гомельской области) немцы организовали концентрационный лагерь. Со всех оккупированных областей начали свозить сюда людей. Семья Эдика в это время жила в деревне Красный Берег под Жлобином. И вот мать, бабушку, четверо детей погрузили на станции в вагон и привезли в Озаричи. Эдику было неполные семь лет. По подсчётам в лагере находилось около 50 тысяч узников. Он был в заболоченной местности под открытым небом, обнесён колючей проволокой. Морили голодом, холодом, завозили людей, заражённых и больных сыпным тифом. Делалось всё возможное, чтобы вызвать вспышку эпидемии тифа и перебросить эту болезнь на солдат нашей армии. Эдик в своей книге «Пражыць Дзень» несколько страниц посвятил Озаричскому лагерю.
И вот отец Сигизмунд получит на фронте печальную новость, что семьи нет в живых, семья погибла. Он будет знать про Озаричский концлагерь. Так повернётся судьба, что встретит женщину. Насколько я помню рассказ Эдика, отец этой женщине в какой-то мере был обязан жизнью. Они создали семью. Но когда он встретился с первой семьёй, от неё не отказался, не оставил без поддержки. К сказанному могу добавить, что Эдик к отцу относился с огромным уважением и любовью.
…А теперь про самого младшего брата — Чесика. Его усыновила французская семья. Когда отец Сигизмунд встретил свою семью, потребовал и добился, чтобы сына вернули на Родину. Вот как Эдик мне рассказал сам момент возращения. Представители нашей страны явились в ту французскую семью, объяснив о необходимости возращения нашего гражданина на Родину. Хозяин был против. Он предоставил всю документацию и законность усыновления Чесика. Тогда советский офицер подошёл к французу, посмотрел ему в глаза, достал пистолет и… выстрелил в потолок. Француз сразу понял… Чесик вернулся в Смиловичи.
В стране началась перестройка. И с чего она началась? С антиалкогольной компании. Я думаю, хорошо помнят Смиловичи, как в одночасье с прилавков магазинов исчезали вино и водка, сахар, сигареты и дрожжи. В Червене был варварски уничтожен добротный завод по производству плодово-ягодных вин. Зато у нас на руках появились непонятные талоны, купоны и т.д. Уверен, что смиловчане помнят и тот продовольственный магазин (теперь на этом месте построен храм), когда всю прилегающую территорию к магазину заполнял народ. Чтобы с уважением относились к очереди, милиционерам выдали резиновые дубинки.
Как-то раз я заехал к Эдику. Я его не узнал, вернее, таким я его не видел никогда. У него под рукой всегда была палочка. Он этой палочкой мог выдернуть из розетки провод, поправить одеяло, подтянуть табуретку, плитку и т.д. На сей раз в ярости и злости бил этой палочкой по кровати, полу, табуретке и кричал: «Біць, біць па гэтай пляшывай галаве!» (Имел ввиду Горбачева).
Я понимал Эдика как человека, прожившего нелегкую жизнь и повидавшего много чего в этой жизни. Его можно было понять как писателя… Ведь к нему потоком шли люди и про этот маразм рассказывали, искали правду.
Остался в моей памяти на всю жизнь тот июньский день, когда мне передали: «Срочно позвонить Ярошевичу». В эту минуту я почувствовал что-то нехорошее. Хотя беды никакой не предвещало: вечером мы с ним встречались. Я сразу же позвонил из диспетчерской Ответ был один: «Приезжай!» Я еще переспросил: «Нога?» У него правая нога порой самопроизвольно сгибалась и при сгибании подтягивала мышцы живота, вызывала боль. Чтобы разогнуть её, надо было приложить усилия, да еще знать как. Нас было несколько человек, которым Эдик доверял ногу. Ответ был тот же: «Приезжай!». Я сразу же выехал. Был солнечный день, когда все цвело и благоухало. Мы поздоровались. Эдик был спокоен. Он никогда не начинал разговор с главного. Расспросил про колхоз, про работу. Эдик хорошо знал председателя колхоза Фёдора Ивановича Пастернака и много за что был ему благодарен. С таким же спокойствием он своей палочкой откинул одеяло. Дело в том, что мочеиспускание у него шло через катетер в бутылочку. В ней я увидел кровь. Он так же спокойно задвинул одеяло обратно. Как сейчас помню его слова: «Это конец».
…Трудно писать и вспоминать горе, которое мы все разделили с Эдиком. Рядом с ним стояли его друзья. Приехала его сестра Нелла. В Смиловичах жила его племянница. Каждый из нас пытался хоть чем-то помочь, спасти. Болезнь прогрессировала, и организм слабел. Никаких лекарств он не мог принимать из-за повышенной чувствительности к ним, особенно к запахам. Был случай, когда к нему приехала женщина из редакции. Они несколько часов работали. У нее в сумочке были сердечные или что-то похожее. Эдик сразу же почувствовал запах, но значения не придал. Где-то в третьем часу ночи я вынужден был приехать к нему. Пришлось разогреть машину, вынести Эдика, открыть двери дома, окно, увлажнить пол и только к утру у него восстановились сердце и дыхание.
Силы его покидали каждый день. Незадолго до кончины Эдик попросил меня привезти фотографа. Я приехал утром. Мы с Неллой прибрали комнату. Я Эдика побрил, одели ему светлую рубашку, костюм, причесали. Словом, подготовили…. Фотограф сделал несколько снимков. Затем Эдик предложил сфотографироваться за игрой в шахматы. Они и друзья-шахматисты в его жизни занимали особое место. Эдика и его друга Холодинского я называл гроссмейстерами Смилович. Это действительно было так. Бескомпромиссность игры, игра на равных, придавали Эдику настроение и уверенность.
В этот раз я по-быстрому поставил на табуретку шахматную доску, расставил фигуры и, казалось, что все готово для фотографии. Но Эдик остановил фотографа. Он сам расставил каждую фигуру, т.е. на доске создал шахматную ситуацию и только тогда нас сфотографировали.
И вот он, пасмурный осенний день октября, ворота двора открыты настеж — и народ потоком шел…. с цветами, венками, чтобы проститься и отдать дань уважения этому Человеку. Шли все… школьники, студенты, преподаватели техникума, училища, школ. Его близкие и знакомые из Смилович и окрестных деревень, представители района и поселкового Совета. Приехала делегация белорусских писателей. Собрались мы, его друзья. Мне было очень непросто смотреть на все происходящее.
Дом Эдика нас, его друзей, всегда встречал теплом и гостеприимством. Эдик нас объединял, вернее, мы вокруг него были постоянно вместе. А в тот день каждый ощущал, что от нас ушел близкий нам человек. Огромная вереница людей выстроилась на улице, где он жил. Проводить его вышла вся Комсомольская улица. Идя в этом людском потоке, я обратил внимание, что у калиток стояли пожилые люди, старики. Может, многие из них поднялись с кровати. Стояли и низко кланялись, провожая в последний путь своего соседа.
А ведь было за что поклониться, да еще как поклониться всей Комсомольской улицей. Хорошо помню, когда непростые отношения сложились у Эдика с местной властью… Он решил благоустроить Комсомольскую улицу. Она по длине небольшая, но расположена в сторону реки под наклоном, и вся вода от центральной улицы после дождя потоком шла на Комсомольскую, оставляя после себя ямы и ухабины. Весной, когда таял снег, было трудно проехать. Порой приходилось подъезжать к дому со стороны кожевенного завода.
А что, местная поселковая власть, включая и чиновников из района, не знали кто такой Ярошевич? Не видели или видеть не хотели, в каком состоянии улица, на которой он живет. Мы, друзья тоже не молчали, объясняя вышеупомянутым, что к писателю Ярошевичу приезжают его коллеги писатели, журналисты, артисты, режиссеры. Приезжают в гости не только из Беларуси, но и со всего Союза. Им тоже приходится ходить и ехать по этим ямам и ухабинам. Одним из гостей у писателя Ярошевича был диктор центрального телевидения и радио СССР Юрий Левитан.
Представители местной власти с нами соглашались, обещали…. Как только, так сразу. Но после этого на улице Комсомольской только добавлялось ям и ухабин. Ярошевич всё же добился своего. Этот человек был не только слова, но и дела. Сначала по улице Комсомольской проложили водопровод, а потом её заасфальтировали. Все расставил Эдик по местам, как те фигуры на шахматной доске.
Горечь воспоминаний позвала меня из Баранович в Смиловичи. И вот я снова с Эдиком. По-прежнему рядом с кладбищем шумит Могилевское шоссе и подпись на памятнике утверждает:

В сторону Пятилетки так и остался тот пригорок, на который он любил загнать машину и любоваться Смиловичами. В своих книгах этот поселок он называл Мілавічы. В изголовье недалеко от кладбища течет Волма, которую он описал в своих произведениях. Стоя у памятника и глядя на его фотографию, мне опять вспомнились Смиловичи,Червенский край, время, когда я был рядом с Эдиком, его друзьями… моими друзьями по работе. Уезжая домой с воспоминаниями о прошлом, на душе было всё же легко. А главное, что могилка его была чистая, убрана, украшена цветами. И неважно, кто ее убрал…. Племянницы, друзья, оставшиеся в живых, а, может, соседи с улицы Комсомольской.

Иван Черник. Фото из архива автора