(Продолжение)
ПОМОГАЛ ТРУДОВОМУ ЛЮДУ
Любовь к нему пришла в самые трудные годы революции и гражданской войны. Отец был активным комсомольцем, участником частей особого назначения. Перед молодым человеком из бедной семьи открылась возможность участвовать в общественной жизни. Потом была учеба: предлагали путевки в Москву, в коммунистический университет им. Я. Свердлова, и в обычный вуз — Петроградский университет. Выбравшие Москву, были расстреляны в 1937—1938 годах. Отец инстинктивно выбрал Питер — жизнь, трудную, порою на грани срыва, но… жизнь.
Молодость брала свое, отец с матерью переписывались, обменивались фото. Сохранившиеся надписи на оборотной стороне фотографий — свидетельства высоких чувств. И когда отец, студент последнего курса, объявил родителям о решении жениться, бабушка Бася упала в обморок. В ее планы не входила ранняя женитьба сына-первенца, да еще на бедной, хоть и красивой, деревенской девушке. Оказывается, на отца положила глаз рыжеволосая дочь Шубика, состоятельного по местным меркам «фабриканта» — вместе с двумя наемными рабочими он занимался обработкой (выделкой) шкур. Отец проявил твердость характера и женился. Работал в коллегии адвокатов защитником по гражданским делам в Улле, Освее, Лепеле.
Часто думаю, почему отец, имея возможность в 1920-е годы «делать карьеру» в органах подавления, в прокуратуре, судействе, предпочел скромную работу в адвокатуре в качестве защитника простых людей? Очевидно, обладая аналитическим складом ума, он обнаружил изъяны системы раннего социализма, несоответствия слов делам. В качестве защитника (он выигрывал много дел) хоть как-то мог помочь трудовому люду.
Портрет в стихах
В Санкт-Петербурге живет поэт Борис Верховский, ветеран Великой Отечественной войны, ученик отца. Дожив до 90 лет и сохранив ум и прекрасную память, он много писал о Городке, его земляках, выдающихся и просто тружениках. В частности, у него есть стихотворение, посвященное моему отцу.
Историк
молодым.
Каким-то внутренним
горел он светом.
Историк Шофман
помнится таким.
Увлекший нас тогда
своим предметом.
Захватывал рассказом
ярким он
О взятии Бастилии народом
Близки нам стали
Робеспьер, Дантон,
Марат, девизы братства и свободы.
Он задавал вопросы,
и весь класс
Вверх поднимал
с энтузиазмом руки.
Звонок не радовал
в то время нас.
Ведь на уроке мы
не знали скуки
Но грянул черный
год тридцать седьмой.
Не стало Шофмана —
«врага народа»
Был оклеветан он душою злой.
И канул человек,
как будто в воду.
Я знал, что были у него жена
И дочь, но их судьба мне
не известна…
Да будут прокляты
те времена
Со стуком ночью в двери
и арестом.
* * *
Ему, когда отца арестовали,
Исполнилось два месяца всего.
И, слава Богу, что в те дни печали
Не понимал мальчонка ничего.
Но, став взрослее,
сын «врага народа”
Сам испытал, как тяжек этот крест.
Знал униженья, бедность
и невзгоды.
Лишь в письмах — «папа», из далеких мест.
Позднее он, учась
в начальной школе.
Впервые встретился
с родным отцом.
До возвращения его на волю
Был с ним по фотографии знаком.
Но вскоре вновь отец
тюрьму изведал.
Ты будешь видеть, мол,
во сне покой.
Вдруг — смерть вождя.
И кончились все беды.
Кто выжил, тот пришел совсем домой.
Две реабилитации, а годы
Разлуки долгой
со своей семьей —
Кто их вернет лишенному свободы.
Не знавшему проступка
за собой?
Назло тем темным силам, что хотели
Посеять страх,
продолжив в двери стук.
Его прекрасный сын
добился цели —
Он стал ученым,
доктором наук.
Он мой земляк,
я им горжусь по праву.
Его отцом, учителем моим.
Мне люди эти по сердцу
и нраву.
Настроем душ и обликом своим.
11.04.2001 г
Сборник стихов попал в городокский музей, где я впервые узнал о Б.Верховском. Написал ему письмо, представился. С тех пор в течение 10 лет мы переписываемся, созваниваемся. С его слов я много нового узнал про отца: о том, что он увлекался игрой в крокет в городском парке, руководил райкомом профсоюза работников просвещения («працьасветы»). И преподавателем был «от Бога»: не только увлеченно рассказывал, но и сопровождал сказанное схемами (если речь шла о битвах), рисунками, плакатами, над которыми трудился по вечерам. На его уроках даже самые хулиганистые ученики внимательно слушали и хорошо отвечали. Словом, человек был увлеченный, имевший свою точку зрения и аргументированно отстаивающий ее, яркий и неординарный. Да еще и жена у него была красавицей. По местным понятиям человек достиг всего.
АРХИВ ОТКРЫВАЕТ ТАЙНУ
Дело шло к 1937 расстрельному году. Набирал обороты маховик репрессий. В стране, где все планировалось, доводились планы и на аресты по районам, по сельским советам.
В 2010 году в Витебском областном комитете госбезопасности меня познакомили с «делом» отца. В тощенькой серенькой папочке умещалось два «дела» — на Шофмана И.С. и Блантера А. (друг отца, родом из Полоцка, человек болезненный, умер в Витебской тюрьме через несколько месяцев после ареста).
В присутствии работника КГБ листаю страницы, касающиеся отца, про Блантера следует перелистывать не читая. Записывать нельзя, только запоминать.
Поразила меня одна деталь: за год до ареста, когда меня не было и в проекте, на отца начали собирать компромат, помеченный июнем 1936 года. Запомнил я суть обвинений и фамилии тех, кто давал показания. Их четверо. Учитель Олег Бородич сообщал, что, называя хулигана Н.Краснощекова «лейтенантом», заводилой, И.Шофман оскорбил Красную Армию, кроме того, он подчеркивал роль народников в революционном движении, что шло вразрез с линией партии.
Эмма Рудницкая, директор еврейского детдома, орденоноска и жена заведующего районо, сообщала, что
И. Шофман обладает независимым характером: во время профсоюзных конференций он вставал и выходил. Это квалифицировалось как неуважение к постановлениям, решениям конференции, тем более что на ней (конференции) присутствовал сам секретарь райкома.
Латыш Вальдемар Антонович Корт, директор семилетней городокской школы, почти слово в слово повторяет обвинения Э.Рудницкой о трудном, заносчивом характере отца, о пропусках им заседаний.
И лишь Гаудберг, завхоз какой-то школы, на все вопросы следователя отвечает: «не знаю», «неизвестно» и «ничего плохого про Шофмана сказать не могу».
(Продолжение будет)