Мой отец Владимир Адамович Савицкий родился в деревне Карпиловка в 1913 году. Во время войны он был в плену, потом в партизанах. Папы уже нет, но я записал и бережно храню его воспоминания.
Сравнительно недавно ими заинтересовалась моя внучка Ульяна Якубовская. Ей 13 лет, она живёт в Минске, занимается в театральной студии. Она начала писать пьесу по одному эпизоду, произошедшему во время войны с её прадедушкой, то есть с моим отцом. Также Ульяна мечтает сыграть в этой пьесе Марию – жену моего отца. Я горжусь тем, что эта девочка, которая никогда не видела ни прадеда, ни войны, так уважительно относится к семейным реликвиям и общенародной памяти. А вот и та история из нашей «тетради Савицких», произошедшая с моим отцом во время войны.
Семья Савицких жила в Березинском районе. Дед работал пасечником у попа, бабушка была дояркой, все пятеро детей помогали по хозяйству. Отец с 1933 года по 1938-й служил в армии в танковом полку, был командиром танка Т-34, у него было звание старший сержант. Тогда служили четыре года, и ещё на год папа оставался на сверхсрочную службу. По возвращения из армии его назначили инспектором по сбору налогов в сельском совете. Но забирать у многодетных семей продукты отец не мог, уволился, чтобы не расстреляли за пособничество «кулакам». Устроился на работу в Червень водителем и работал до самого начала войны. Когда началась война, уже на третий день папин брат Анатолий ушёл добровольцем на фронт. А отца призвали в армию 5 июля из Червенского военкомата. Всего их было около двух тысяч — молодых солдат, которых отправили в сторону Березино пешком. Каждому командиру взвода выдали винтовку, а из обычных солдат оружия никто не получил. Колонну не раз по дороге бомбили немецкие самолёты, а придя в Березино, все увидели взорванный мост через Березину. Дальше идти не было возможности, более 15 тысяч новобранцев поняли, что попали в капкан. Им приказали расположиться вдоль русла. Мост не ремонтировали, солдаты добывали еду, ловя рыбу в реке. Все надеялись, что немцев не пропустят до Березино. Но вот неожиданно появились немецкие танки. Они подошли по Могилёвскому шоссе без препятствий, без единого выстрела, давили новобранцев гусеницами, потом стали расстреливать в упор. Многие наши солдаты пытались переплыть Березину, но река в том месте была очень широкая, и отец говорил, что не видел, чтобы кто-то смог переплыть. Когда бойня закончилась, оставшихся в живых погрузили на баржи, перевозившие лес, и увезли. А по реке ещё больше недели плыли трупы и пелена крови. Пленных довезли до лагеря под Брянском. Несколько десятков гектаров леса вырубили и обтянули колючей проволокой. Еды не было, давали в день по одной брюкве. Измученные и голодные новобранцы даже не пытались бежать, потому что кругом были болота и непроходимый лес. Но отец, имея богатый армейский опыт выживания в лесах, предложил своим односельчанам бежать. Многие отказались, но около двадцати отважных земляков решились. Весте с отцом они ночью преодолели заграждения и прошли по болоту более десяти километров. Погони не было: видимо, фашисты не заметили побега. Может быть, ещё не успели всех пересчитать и записать в свои чёрные списки…
…Болото было топкое, глубокое. Леса под Брянском занимали сотни гектаров. Так как отца была за плечами несколько лет службы в армии, он учил новобранцев выживать в лесу. Обязательным условием было ночевать на сухом возвышенном месте, что отец и делал ежедневно. Перед тем, как лечь спать, он ломал еловые лапки и сухие ветки и делал лежанку, чтобы не находится в болоте. Но многие не делали этого. Высокий густой мох всегда сверху был сухой, чем обманывал уставших солдат, которые падали прямо в мох от усталости и голода. Просыпались утром в холодной воде. А уже к вечеру следующего дня поднималась температура, и человек уже не мог двигаться. Никто не спасал друг друга, не было сил нести больных. Человека просто закрывали ветками и оставляли умирать в лесу или в болоте. Некоторые просили их пристрелить, не оставлять на съедение зверям. Но ни у кого не было оружия, да если бы и было, то все должны были передвигаться бесшумно.
К концу сентября из выживших и дошедших до окрестностей Березино осталось пять или шесть человек включая моего отца. Но и те, кто выжил, добравшись в родные Колодежи или Красный Угол, скоро умрут от голода и обморожений уже у себя дома…
Мой отец в 1940 году женился на учительница младших классов, которую прислали из Минска после окончания педучилища. Звали её Мария. Девичью фамилию и отчество я, к сожалению, не знаю. Есть только портрет на стене, где она с толстой длинной косой ниже пояса. Папа рассказывал, что из одежды у неё было только одно ситцевое платье, в котором она ходила и на работе, и дома. Приходилось почти каждый день стирать его, чтобы утром в чистом пойти на работу. Мария была комсомолкой и постоянно носила комсомольский значок. Однажды после стирки забыла его приколоть и вернулась за ним домой после первого урока. Муж был сильно удивлён, что она пробежала километр туда и обратно только для того, чтобы надеть этот значок. К Марии он и вернулся из плена, пройдя по лесам и болотам около 600 километров и потеряв 15 или 16 человек. Был уже ноябрь. У отца и других пленных была летняя форма, и все замерзали и болели. Кроме того, когда он вышел в район Березино, то в какой-то деревне обменял сапоги на булку хлеба и остаток пути шёл в одних портянках. Уже начинались морозы, лёд проламывался под ногами и резал ступни до крови.
Вот наконец папа добрался до своего дома и постучал в окно. Мария выглянула и ответила: «Солдат, уходи, иди в другой дом, там уже получили похоронки на своих мужей. А мой Володя живой! Ты на него не похож, мой человек красивый и стройный, а ты толстый!» На самом деле мой папа просто опух от голода, к тому же за четыре с лишним месяца у него выросла борода почти до пояса и всё тело было в крови от укусов вшей. Мария узнала его только тогда, когда папа стал говорить про своих родных, соседей, их детей. Только тогда Мария открыла дверь и долго плакала.
Надежды на выживание почти не было, но Мария за несколько дней всё-таки остановила кровь из ран и они стали потихоньку заживать. К врачу обращаться было нельзя ни в коем случае, так как в деревне стояли фашисты. Папа рассказывал, что немецкие гарнизоны вместе с полицаями и предателями располагались в Червене, Комиссарском Саде и Хуторе. Когда отец стал поправляться, но ещё не мог вставать с постели, однажды утром около дома Марии остановился возок с немецким офицером и двумя полицаями. Кто-то из односельчан донёс фашистам, что вернулся Володька Савицкий. Непрошенные «гости» осмотрели его жилище и гниющее тело, и один из полицаев предложил расстрелять хозяина дома прямо в кровати или затянуть за баню и расстрелять там. Но немецкий офицер не разрешил это делать, показав на маленькую дочку Раю. Сказал, что если больной не умрёт, то пусть через месяц придёт в гарнизон и запишется в полицаи.
Мой папа не умер. В декабре он стал вставать с кровати и кушать, хотя кушать было ничего, кроме картошки. Делая несколько шагов по избе, папа знал, что совсем скоро придут немцы проверить, жив он или нет. Отец ещё раньше сказал жене, что в полицаи не пойдёт даже под страхом смерти. Так перед ним встал выбор. Он попросил Марию отвезти его на санках в деревню Короб: там уже тогда были партизаны. Мария знала, что фашисты за это могут её расстрелять или повесить, а было ей тогда всего 22 года. Знала, что у неё, возможно, не хватит сил и здоровья десять километров тащить тяжёлые санки по глубокому снегу, а потом ещё вернуться назад. Горько плакала, боясь, что их с мужем обоих убьют фашисты и их годовалая доченька Раечка может остаться сиротой. Но по-другому потупить не могла, и решение они не поменяли.
И вот Мария в одну из морозных ночей в конце декабря 1941 года повезла на санках своего больного мужа, моего отца, в Короб к партизанам. Она надела на него все тёплые вещи, какие были в доме, и крепко привязала верёвками к санкам. Полчаса по накатанной улице в конец деревни, потом пересекли Могилёвское шоссе, и началась дорога на Короб. «Дорога» — это только слово. Как таковой её не было, просто непроходимый глубокий снег, по которому немцы боялись ездить. Тот год был очень снежный и морозный. Санки часто опрокидывались, хорошо, что отец был увязан и тепло одет. Но остановки для отдыха Мария делала всё чаще и длиннее, и отец понял, что они могут оба замёрзнуть в лесу и их съедят волки. А сказать ничего ей не мог – что тут скажешь…
Уже стало рассветать, когда Мария притащила санки с мужем к своей родственнице. Та не обрадовалась, но сказала, что сообщит партизанам о солдате, вернувшемся из плена. А Марии предстоял обратный путь, который надо было пройти незамеченной. Обсохнув и обогревшись на печи у родственницы, Мария пошла, ступая в свои следы. Папа говорил, она рассказывала, что хоть и была комсомолкой, но всю дорогу просила Бога, чтобы не встретить на дороге фашистов или полицаев, и думала о своей доченьке.
К концу дня Мария добралась до своего дома. Через две недели приехали с проверкой тот же офицер и два полиция. Не нашли больного солдата и хотели в ярости застрелить Марию, тоже прямо в доме. Она твердила – «Не знаю, где он!.. Ушёл, когда меня не было дома!..»
Офицер выслушал её и снова не разрешил застрелить. Тогда один из полицаев с размаху ударил Марию прикладом по ноге и сломал несколько пальцев. Через несколько дней у Марии поднялась высокая температура и появился сильный кашель, две недели она болела. Затем стало лучше, кашель прошёл, она по-прежнему всё делала по хозяйству, не зная, что у неё воспаление лёгких, а через некоторое время начнётся туберкулёз.
Отец попал в партизанский отряд имени Фрунзе бригады «Чырвоны сцяг». В отряде его вылечил партизанский доктор. Выздоровев, отец вместе с товарищем в районе дороги на Пуховичи из засады, имея только штык-нож и дубину, совершил нападение на двух немецких мотоциклистов и таким образом добыл себе оружие. Много потом ещё воевал. Вернулся домой, когда пришла Победа. Мария умерла в 1947 году. Позже отец женился во второй раз, это была уже моя мама. История Великой Отечественной войны тесно переплетена с историей нашей семьи, надеюсь, её сохранят и наши потомки.
Валерий САВИЦКИЙ
