…Если перед Леной поставить два стакана молока, одно из которых будет магазинное, а другое — только что выдоенное, она с закрытыми глазами, только попробовав, отличит, где какое. И даже если не давать пробовать — всё равно определит безошибочно, по запаху!
Впервые она самостоятельно подоила корову в восемь лет. Доярками были её мама и две сестры, четверых бурёнок держали дома. Ту первую свою корову Лена до сих пор помнит по имени: «Звали её Галка. Молочная была, хорошая. Много молока давала. Пока наши трое детей были маленькие, и мы с мужем корову свою держали. Теперь не держим, молоко в магазине покупаем. Как определить лучшее? Ну, на жирность смотрим в первую очередь. Чтобы не ниже 3,5 процента была. Самое лучшее молоко, как на мой вкус, это «Савушкин». Но и оно очень мало похоже по вкусу на настоящее!..»
Для репортажа с фермы меня прикрепили к двум симпатичным девчатам, Елена Ласице и Алесе Кулаго, с которыми мне нужно было познакомиться и обо всём расспросить. Но разговаривать с дояркой на месте её работы, то есть во время дойки — дело сложное.
К тому же довольно шумно: мычание, топот копыт, гудение доильной системы… Мы пытаемся перекрикиваться с Алесей и Леной прямо во время дойки. Диалоги наши короткие, и девчонок как будто уносит от меня этой молочной рекой: они постоянно в движении — то моют коровам вымя, то подключают аппараты, то отключают… И так — без остановки. Поэтому у меня есть время поразмышлять.
Сказать по правде, на ферме я не впервые. Но раньше я была на ферме меньше времени. А сейчас, в «Натальевске», довелось попасть на ферму не на несколько минут, а на всю дойку. Место это, цех раздоя, по-моему, довольно приличное: на полах везде плитка, чисто, светло, на окнах стеклопакеты. И люди очень приветливые, но скромные: в объектив особо никто не стремится. С одним беда: боюсь я этих коров! Даже и коровами некоторых назвать язык не поворачивается: ну такие огромные, я даже и представить себе не могла, что такие бывают. Наверное, молока дают — «не выдоишь за день: устанет рука!»
Кстати, разрушились в этом раздойном цеху многие мои романтические стереотипы о коровах и их доении. Стоит ли говорить, что, во-первых, конечно же, никакими такими руками сейчас никто не доит. В доильном цеху шесть мест и шесть доильных аппаратов. Вымя протёрла, аппарат к нему подключила, кнопку нажала — и становится тёплым шланг, по которому молочко стекает в прозрачный резервуар. Цурррр-цуррр — как бьёт оно из-под сильных рук в дно эмалированного ведра, — уже не услышишь. Во-вторых, такое киношно-книжное представление, как рогатая Ромашка, Милка или Рябина, тоже устарело. Хотя ещё даже я помню на фермах эти листочки, прикреплённые над каждой коровой: имя, вес, сколько дает молока. Прекраснее всего врезалась в память табличка, гласившая, что корову зовут Ворона… Так вот, имён нынче на фермах бурёшам не дают, есть только номер, бирка на ухе. В нашем цехе раздоя номера у них какие-то вообще крутые: пятизначные! Бирок у кого и по две, то есть в обоих ушах. Заприметилась даже одна животинка с ярким оранжевым кольцом в губах. «Она у вас что, цирковая?!» «Типа того, — последовал саркастический ответ. — Молоко у других коров сосёт!.. Вот и поставили ей специальный ограничитель, чтобы не способна была на такое». Ничего себе, дерзкая какая! Ты бы поаккуратнее, так и на колбасу недолго попасть…
Кроме неромантичного отсутствия имён, у коров нет ещё и рогов! Оказывается, от этой части «тюнинга» один вред: бодаются, шкодницы, промеж собой! Вот им ещё в телячьем возрасте рога в зародыше и того… Ну не отшибают, конечно! Выводят химическим образом: прижигают, чтобы больше не росли. В натальевском раздойном цеху только одна корова из нескольких сотен каким-то образом сподобилась сохранить рога.
Ещё один мой стереотип был такой, что доярка — это пожилая женщина. Наверное, потому что у некоторых моих подруг мамы до самой пенсии работали на ферме. Но на самом деле в «Натальевске» все доярки молодые, по 25-30 лет, самой «взрослой» — сорок. Да их и немного. Например, в раздойном цеху дойное стадо в 130 голов обслуживают двое, плюс одна подменная. Этот цех, между прочим, считается самым «элитным», что ли, в смысле работы: сюда только самых ответственных и умелых берут. И что вы, кстати, думаете — можно вот так просто взять прийти с улицы на ферму, и ничего не умеючи, начать работать дояркой? Не возьмут с улицы!
Может, у них зарплаты заоблачные? Что-то я где-то как раз и слышала такое… «Лен! Алесь! А правда, что у вас зарплаты по 800 долларов?» Точно ж помню, по телику я такое слышала! Лена и Алеся даже опешили: «В смысле?! Нет, вы что… Это может где-нибудь в самых-самых крутых хозяйствах, в других каких областях, где надои может заоблачные… Зарплата ведь зависит от надоев. «Натальевск» в целом на хорошем счету, мы, в смысле всё хозяйство, по 19 тонн в сутки сдаём государству, отвозим на Березино. У нас по шесть с половиной миллионов зарплата. Ну мы как бы тоже не жалуемся, довольны. Но не восемьсот долларов точно!» — засмеялись они. И снова молочное движение на время унесло их от меня.
Лена ЛАСИЦА работает на ферме шесть лет. Движение — её жизнь всё время с самого детства, как начала помогать маме на ферме. У Лены трое детей, все уже ходят в школу. Утренняя дойка начинается в четыре утра. Мать моя женщина, в четыре!.. Боже, да вставала ли я хоть раз в жизни в такую рань?! А Лена, также, впрочем, как и Алеся, и как любая натальевская, да видимо и вообще червенская и белорусская доярка, в это время в любую пору года и в любую погоду — на ферме. Дойка длится чуть больше двух часов. Доярки как правило всегда живут рядом с фермой, в той же деревне или ближайшей. Вот приходит Лена в семь часов утра домой (это, между прочим, в тот момент, когда я начинаю спорить с будильником, зачем он так рано звонит, ведь можно поспать ещё 15 минут). И начинает собирать детей в школу. Когда они, наконец, выправляются на школьный автобус, Лена, наконец, может позавтракать. Потом — посуда, уборка. Если успевает — приляжет на пару часиков. К двенадцати снова идёт на ферму. Дневная дойка. Шум, мычанье, суета — в три возвращается домой. Готовит обед, чтобы дети, которые приедут с продлёнки в пять, покушали горячего, свеженького. И снова идёт на ферму. Возвращается в полдесятого. Мыться и спать.
У Алеси КУЛАГО точно такой же график работы, только ей немножко меньше забот по детской части: дочка пока живёт у бабушки на Любанщине. Алеся переехала на Червенщину недавно. Вышла сюда замуж, устроилась на работу, которую знает на «отлично»: на родине работала дояркой восемнадцать лет. Напрашивается, конечно, вопрос, сколько же ей самой, выглядит-то совсем молодой. Ну а толку спрашивать: наверное, именно бесконечное движение и даёт им красивые стройные фигуры и молодость. А может, они какое-нибудь молоко особенное, волшебное, на ферме пьют?!.. «Алеся, а вы это молоко, которое доите, сами пьёте?» Улыбчивая Алеся качает отрицательно головой: «Его особо и не выпьешь, оно ведь от доильного аппарата по трубам идёт в холодильник». Да уж, никакого таинственного эликсира молодости тут нет. Значит, верна моя догадка: движение это их вечное молодости им придаёт, сто процентов! Зимой и летом шесть раз в сутки — туда-сюда, на диванах не вылёживаются, а дойка-то, хоть и автоматизированный процесс, а всё-таки: понаклоняйся, с аппаратом поупражняйся!.. Эх, комп мой комп, сайты мои сайты, спина ты моя кривая и бока, бока!… А на ферму-то не возьмут, сказали же ясно: не надо нам таких. Эхехе!..
…Было бы нечестно, рассказав про девушек-доярок, профессия которых, по-правильному, вообще-то, звучит «оператор машинного доения», промолчать о том, что ферма — это бесконечное движение не только их одних. Огромную работу здесь делают телятницы. Ведь цех раздоя — место, где коровы-мамочки, только что родившие телят (и те, кто до того был тёлками, то есть родил телёнка впервые, и те, кто уже не раз осчастливил мир прекрасным, нежным большеглазым чудом на тонких дрожащих ножках), начинают давать молоко. Отелившиеся коровы находятся в раздойном цеху около двух недель, а телят от них отсаживают в специальные домики неподалёку и выкармливают отдельно. Роды у любого живого существа дело такое, что может произойти в любое время суток. Поэтому на ферме есть два специальных скотника, которые дежурят здесь и днём, и ночью, чтобы в любой момент помочь корове родить малыша. Очень важно не только помочь ему появиться на свет, но и выпоить специальным, самым первым и самым ценным маминым молочком — молозивом, — в первые два часа жизни. Ночью принимает роды и выпаивает новорожденных теляток ночной скотник Нина ЛУЧОНОК. Это очень ответственная женщина, она уже пенсионерка, но руководство фермы просит её работать. Зарплата — 3,5 миллиона. Днём в раздойном цеху работают две телятницы: Галина КАМАШ и Наталья БОНДАРЕНКО. У них движение точно такое же, как у доярок: в четыре утра — здесь, в двенадцать — здесь, вечером — тоже по старой схеме. Это настоящие мамки: они принимают телят, выпаивают их с первого момента жизни до полутора месяцев. Если телёнок родился в отсутствии Галины и Натальи, то такого торопыгу принимает у коровы Алла ДРОЖЖА, а выпаивает дневной скотник Сергей КАМАШ.
Когда решено было сфотографировать телятниц за работой, то есть вместе с красапетами-питомцами, довелось увидеть в действии пословицу, которую ещё моя бабушка пыталась, довольно безуспешно, мне внушить, а именно: «Ласковое телятко две мамки сосёт!» Стали выманивать из домика красивых малышей «позировать» с соской. Некоторые, несмотря на представившееся халявное молочко, заробели и отказались и от еды, и от фотосессии. А другие весело махали своими лопушками-ушами, бесстрашно высовывая милейшие мордочки, как будто просились: «Я! Я согласен позировать! Не боюсь, всех люблю, только давайте ещё раз мне молоко!» Так и подкрепились вторично, сладко зажмурившись, прикрыв огромные невинные глаза длиннющими загибающимися ресницами, и как дети, чмокая пухлыми мягкими губами. А Галина и Наталья с добродушной улыбкой поили фотомоделей, приговаривая: «Ну, я ж говорила, что этот не откажется!.. Давай, давай, соску не слопай, сосуночек!»
…Из всех моих устойчивых стереотипов о ферме не разрушился в этот день, наверное, лишь один: запах фермы — это запах… Ну, сами знаете… Если вы вот сейчас эдак брезгливо сморщились, то зря. Именно на этом самом «г», всё самое вкусненькое, что мы любим, и выращивается: и свининка, и палендвичка, и шашлычок, и молочко, и маслице, и хлебушек, и т.д. и т.д. И запах работы на ферме — благородного труда, дающего нам пищу, — это именно этот запах.
Поначалу всей этой «эпопеи» вышла я из машины, иду к ферме и думаю: «Ну, капец, воняет!..» Потом на ферме привыкла, да и забыла довольно быстро про запах, кажется, уже и нет его, всё нормально. Через два часа сажусь в машину, водитель как сморщится: «Ну, ты воняешь..» А я: «Да где, где? Ничего не слышу!..» А вернулась в редакцию, мне и говорят: «Слушай, чем это от тебя воняет?..» Ничего не придумать в ответ лучше шариковского: «Ну, что ж, «воняет»… Известное дело… По специальности… Днём коров доили-доили!..»
Дома-то я отмылась, конечно. Да любой нормальный человек отмоется; подумаешь, проблема. А вот по девчатам как-то даже и скучаю. И по коровам. И по малышам-телятам. Я бы, наверное, телятницей даже больше хотела быть, чем дояркой. Пусть и не за восемьсот долларов. Я знаю, что в любую минуту, ранним ли утром, поздним ли вечером, ночью ли, ферма — это как Москва: она никогда не спит! Там и вокруг неё всегда есть движение, и оно никогда не прекращается. Даже в самую тихую минуту слышится дыхание, кто-то ворочается, кто-то жуёт. Кто-то появляется на свет. Кто-то идёт на работу в ночи, в темноте, под звёздами. А что “г” пахнет — знаете, если честно, то по запаху тоже скучаю!..
Наталья КОРОЛЬКЕВИЧ. Фото автора
