Встреча

Люди и судьбы

(Продолжение)

Все меньше остается на земле моих сверстников, свидетелей прошедшего времени. Все меньше остается следов той, прошлой жизни, в которой я жил, радовался, страдал. Отстраняясь от атрибутов моей теперешней жизни, могу свободно разглядеть то, что как будто бы уже совсем ушло из поля моего зрения. И на завершающем этапе земного существования гложет меня мысль: «могли ли победить большевики, если бы в России было сытое, обеспеченное землей и культурное крестьянство?» Не Божья ли это кара за грехи нашего управления страной, за опоздание и незавершенность столыпинских реформ, пренебрежение участью трудовых масс? Могли ли избежать позора русской истории, в которой единственно достойным фактом стала борьба с революцией?

Понимаю, Петр Николаевич, мы с Вами по разные стороны, не хотелось бы употреблять это слово, баррикад. Точнее находимся на разных берегах полноводной реки, через которую, верую, будут наведены мосты».

— «Не могу с Вами согласиться. Для нас, Сергей Александрович, Октябрьский переворот был Великой социальной революцией, превративший Россию в страну всеобщей грамотности, поднявший на самые верхи управления не только накипь, но и истинно талантливых людей из низших социальных слоев; страну огромного промышленного потенциала, позволившего не только выстоять, но и победить в страшнейшей войне, равной которой не знала история человечества; страну, создавшую атомный щит, объединившую восточно-европейские государства в социалистический лагерь; страну, посланник которой первым побывал в космосе. С такой страной в мире считаются, ее примеру следуют».

«И я горжусь, что первым был запущен в космос русский человек, не обижена талантами Россия. Но какова цена этих успехов? Она абсолютно не адекватна достижениям. Большевики не выполнили свои основные, кондовые обещания. Вспомните лозунги: «Земля-крестьянам»…поманили, отобрали ее, закрепостили землепашцев в колхозы так люто…Куда там помещичьему крепостному праву — «Фабрики, заводы — рабочим», а они превратились в наемников с нищенской зарплатой и уравниловкой. «Вся власть Советам» — власть оказалась в руках обюрократившейся партийной номенклатуры, а генеральный секретарь партии Н.С. Хрущев обладает такой личной властью, которая и не снилась последнему российскому императору. Миллионы раскулаченных, загнанных в лагеря, невинно убиенных людей, уничтоженное священство. И эту цену вы считаете нормальной за утопический социальный эксперимент. Большевистская идея увлекает многих людей во многих странах, которые ее не испытали. В основном западный мир вас боится, но не уважает. Можно лишь надеяться, что советская власть со временем превратится в социализм «с человеческим лицом». Такую власть и я бы принял.

Вон видите авто — меня ожидает. Скоро мы распрощаемся, возможно, навсегда. Читал и читаю постоянно ваши публикации в прессе, весьма серьезные и обстоятельные анализы современного мира. Им почему-то хочется верить, хотя идеологические шоры встречаются и в них. Тем не менее… прошу вас — попытайтесь найти следы дорогих мне людей. Ведь у вас сейчас Хрущевская «оттепель» — вдруг да получится. Возможностей-то у вас больше, чем у меня. Будьте сдержанны, осторожны, могут быть неприятности по службе.

Позвольте Вас, по русскому обычаю, обнять и расцеловать. Храни Вас Господь!»

***

Усталый и грустный возвращался я в свою квартиру — щемило и неровно билось сердце. Что за напасть? Да мало ли встреч с разными людьми было в моей журналистской практике, мало ли выслушивал рассказов о судьбах отдельных личностей, особенно трагичных во время Отечественной войны. При этом оставался бесстрастным, не высказывал ни одобрения, ни недовольства. Но теперь… что-то во мне щелкнуло, перевернулось, будто побывал в неведомом и давно забытом мире — необычном, обособленном, суровом с устоявшимися традициями честности и правды, гордившимся своей непохожестью. Думал, размышлял…

Прав оказался старик, как в воду глядел… Кто-то подсмотрел наши контакты и «настучал» вверх по инстанции. Последовал вызов к послу, читка морали о вреде несанкционированных встреч. Мои оправдания, что это были чисто профессиональные встречи — никого не убедили. Редакция отозвала меня в Москву, а там, на Старой площади, мне долго и нудно внушали о преступности, подрыве коммунистических основ, происходящих от встреч с эмигрантскими недобитками. И это мне, с моей правильной биографией…

Почти год был в опале, пробивался случайными заработками, публикуя статьи во второсортных изданиях. (Кормить семью нужно). Затем смилостивившись, послали корреспондентом в Латинскую Америку — подальше от греха, чтобы не портить идеальную биографию преданного советской власти, проверенного и испытанного войной человека. Командировка затянулась почти на 15 лет.

Люди, сомневающиеся в партийных постулатах, в то время еще не смели вслух высказывать свои мысли. Движение инакомыслящих только-только пробуждалось…, но уже прогремел роман Б. Пастернака «Доктор Живаго», поставлено автору клеймо предателя и изменника, приказано отказаться от Нобелевской премии.

Идеологический пресс на пишущую братию был всеобъемлющим и подавляющим. Все мы были детьми своего времени, находились во власти воспринятых с детства догм. Но назревали, назревали перемены… Настало время покончить с ложью, остановить непосильную гонку вооружений и страх термоядерной войны. Объявлена сверху перестройка… Ее расплывчатые цели встречались по-разному. Со свободным волеизъявлением не сталкивался никто.

К этому времени я уже был на пенсии. Торопиться стало некуда и ни к чему. Неспешно записываю то, над чем раздумывал в течение многих лет. А думаю все чаще о жизни, которую почти прожил, о впечатляющих встречах, о том, что удалось сделать основательно и сколько еще осталось побыть на белом свете. Все ли возможное успел выполнить, что упустил и почему. Честно пытался, но не исполнил просьбу так запомнившегося мне Сергея Александровича из Парижа. Добытые мною отрывочные, крошечные сведения, не давали представления о судьбе его первой семьи. Рылся в архивах, перечитывал воспоминания участников гражданской войны с обеих сторон. В мемуарах одного советского генерала (в гражданскую войну красноармейца) прочитал о том, как в сентябре 1919 года, будучи тяжело раненым, он лежал на нижней полке вагона санитарного поезда, направлявшегося с фронта в Москву. Прорвавшиеся мамонтовцы, совершившие глубокий рейд по тылам красных, захватили этот поезд.

«Группа казаков, разбрелась по вагонам, выискивая комиссаров и бывших офицеров, выволакивали их на насыпь и тут же пристреливали. Перед белым офицером решительно встала женщина-врач и потребовала прекратить безобразие:

— «Раненые не имеют ни окраски, ни политических взглядов — они особые, и мы, медики, обязаны их лечить и защищать» — объясняла она.

— «А… красная тварь, так ты еще и защищаешь краснопузых!!»

— «Прошу мне не тыкать, вы — офицер, следовательно, обязаны соблюдать приличия…»

— «Так ты из аристократок? Ну получай же, предательница!» С пистолетом в руках, разъяренный с дергающимся от бешенства лицом… разрядил в нее обойму. Не продолжая осмотра скомандовал: «По коням!» Так я остался жить, хотя и был в то время партийцем. И жизнью обязан той женщине-врачу по имени Татьяна Бельская» — вспоминал генерал.

Леонид Шофман

(Продолжение будет)



Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *